вернуться назад

XII

Давно известно, что проблемы власть имущих сильно отличаются от проблем простых смертных - первым редко приходится думать о хлебе насущном, а сложные интриги, всецело владеющие их высоким вниманием, недоступны пониманию голодранцев, озабоченных низменными вещами вроде нехватки продовольствия и питьевой воды.

Губернатор Суонн приказал объявить о награде в тридцать фунтов нашедшему пропавшую мартышку в рубашке и штанишках, без каких-либо особых примет; поступок этот, разумеется, не добавил ему уважения в глазах людей, пребывавших в святом неведении относительно роли, которую ацтекское проклятие сыграло в их судьбе. Кляня начальство, которое нашло же время маяться дурью и беситься с жиру, горожане, тем не менее, натащили в кордегардию десятка полтора самых разных обезьян; но той самой среди них не оказалось. Губернатор огорчился, ибо был склонен согласиться с дочерью, винившей мартышку в несчастье, постигшем Порт-Ройал; страх перед прОклятой нечистью лишал его сна - бродя по дому в ночной сорочке, губернатор ощупывал засовы на окнах.

В разоренном стихией городе, от которого осталась едва треть, главной заботой мистера Суонна стала идея отправить дочь и зятя к родственникам на Барбадос, подальше от здешних лишений и опасностей, - что поделать, если губернатор был куда лучшим семьянином, чем государственным деятелем. К его огромному сожалению, состояние двух уцелевших кораблей ямайской эскадры было столь плачевным, что ни один из них не мог выйти в море.

Здоровье же самого губернатора, не претерпевшее ущерба во время землетрясения, внезапно резко ухудшилось от одной перспективы отчитываться перед лордом Уиллоугби по поводу катастрофы во вверенной его, Суонна, попечению колонии. Хоть губернатор и полагал, что ему никак нельзя вменить в вину стихийное бедствие, он все же благоразумно предпочел сказаться больным, и, после единственного краткого свидания, во время которого распространялся главным образом о своем самочувствии, предпочел переложить тяготы общения с полковником Фишером на плечи подчиненных.

Человек же, волею случая оказавшийся в роли фактического главы ямайской администрации, начал с того, что потребовал от полковника выделить людей для расчистки развалин - в помощь изрядно поредевшему гарнизону Порт-Ройала, - что никак не соответствовало представлению полковника о важности своей миссии как посланца лорда генерал-губернатора. Полковник разразился бурными возражениями, но в ответ услышал, что в жарком тропическом климате непогребенные и разлагающиеся мертвые тела угрожают городу эпидемией, и это единственное, что в данной ситуации должно волновать полковника Фишера как британского офицера, помнящего о своем долге перед королем и Богом. Такой аргумент, да еще высказанный тоном, весьма далеким от уважения, заставил полковника побагроветь; спускаясь по мраморным ступеням во двор, он излил свое негодование в самых сильных выражениях - о чем его недавнему собеседнику тут же донесли, что никак не способствовало улучшению их отношений.

Пожалуй, что решение губернатора было ошибкой. Обладая, что называется, характером прирожденного дипломата (то есть будучи в меру трусоват и всячески склонен избегать конфликтов) он смог бы в зародыше сгладить многие из противоречий, что пышным цветом расцвели в его отсутствие.


Впрочем, случались у ямайских властей и развлечения. Всех развлек мистер Джошуа Смитон, ростовщик, обвинивший своего бывшего соседа, мистера Майлза Берри, в злонамеренном нырянии с лодки над развалинами его, Смитона, бывшего дома, - а между тем в углу двора у него, Смитона, был зарыт горшок с золотом... Пребывая в расстройстве чувств после очередного скандала, во время которого Майлз Берри веслом подбил ему глаз, мистер Смитон имел неосторожность огласить свои претензии в присутствии караульных солдат, не пускавших его к командору, и посетителей, дожидавшихся в приемной; осознать всю глубину этой ошибки ему пришлось в самом ближайшем времени - ибо теперь над развалинами его дома кружила целая флотилия самых разнообразных лодок и лодчонок, сидящие в которых злобно обвиняли друг друга в нарушении закона и посягательстве на чужую собственность - что отнюдь не мешало всем им нырять и дружно шарить по дну баграми. Победу в этом соревновании честных людей одержали моряки с "Вихря", разогнавшие конкурентов мушкетными выстрелами в воздух. Судьба горшка с золотом была предрешена.

Однако развлечение, постигшее военных чинов Ямайки в день пиратской высадки, было по меньшей мере неожиданным.

- ...Эй, сержант!

Патруль как раз вышел из ворот купеческого особняка, временно превращенного в кордегардию. Патрульных было трое - командир, сержант Уайтекер, и двое солдат: Маллроу и Муртог, оба из гарнизона Порт-Ройала. Рядовой Маллроу, которого и пережитый катаклизм не излечил от пагубного пристрастия, накануне в очередной раз проиграл пари (он ставил на то, что первым до золота доберется Берри - как уже изучивший географию двора). К проигрышу он, как человек привычный, отнесся философски, - но был нынче настроен на весьма меланхолический лад. Учуяв странную вонь, он пошевелил носом, еще не подняв вдумчивого взгляда от мостовой, - и тут услышал голос. Вскинул голову - и увидел источник запаха: Джека Воробья, заступившего дорогу.

Судя по всему, последними, с кем пообщался пират, были могильщики. Свободной рукой (в другой держал мушкет) Маллроу протер глаза. В поисках моральной поддержки обернулся к Муртогу - а у того даже рот приоткрылся, и лицо выражало только полнейшее недоверие к органам чувств.

Что до молоденького сержанта Уайтекера, то он, прибыв на Ямайку с полковником Фишером, прежде не имел счастья быть лично знакомым с одной из главных достопримечательностей Карибского моря. Тем не менее поведение подозрительного оборванца, посмевшего требовать у него объяснений по поводу местонахождения командора Норрингтона, сержанта изрядно огорошило. Он потрясенно разглядывал: качающиеся косички в бородке, свалявшиеся волосы - настоящая сокровищница всякой дряни, годной разве что для обмена с дикарями - бусы, монеты, какие-то шнурки и веревочки, длинное белое перо... То, что вот этот... вот это вот говорит о командоре, точно о своем приятеле... Весь опыт прожитых девятнадцати лет не мог подсказать безусому сержанту никакого разумного объяснения.

- Уж не хотите ли вы сказать, что у вас к нему дело? - осведомился он со всем возможным ядом.

Темные брови приподнялись, честно округлились подведенные глаза:

- Как вы догадались, сержант?

Маллроу, до сего момента молча таращивший глаза, вдруг громко икнул. Муртог издал горлом нечленораздельный звук.

Мерзавец сморщил нос, вздернул брови; шагнул вперед - качались побрякушки в волосах. На Уайтекера пахнУло таким ароматом, что тот отшатнулся, позабыв о достоинстве офицера.

- Зачем вам командор Норрингтон? - пятясь, крикнул он, потеряв терпение.

Вдалеке, гремя колесами на камнях, через улицу проехала черная телега похоронной команды - на передке, свесив ноги, сидел мрачный солдат в расстегнутом камзоле. Стук копыт, понукание, скрип телеги во вдруг воцарившейся тишине прозвучали неожиданно громко. Все четверо, обернувшись, смотрели.

И что-то изменилось в лице пирата.

- Он жив? - спросил Воробей странным, будто перехваченным голосом.

За телегой, жужжа, роем летели мухи. Волна запаха достигла четверых только сейчас. Муртог попятился, Маллроу, схватив ртом воздух, зажал нос и рот ладонью - несколько секунд терпел со всхлипывающими звуками, и все же не удержался - чихнул тонко и с присвистом. Уайтекер, вырвав из-за обшлага носовой платок, уткнулся в него, обмахиваясь ладонью; откашлявшись, возмущенно обернулся к пирату.

- Разумеется, он жив! Но я не вижу оснований...

Мимика у этого типа была такая, что собеседники едва поспевали следить за сменой выражений; показалось - или смуглое лицо действительно обмякло? Сизо поблескивали накрашенные веки; взгляд опущенных глаз - пустой, обращенный внутрь. Хрипловатый голос дрогнул:

- Здоров? С ним все в порядке?

Уайтекер лишился дара речи. Пират, словно опомнившись, сощурился, ухмыльнулся, блеснув золотыми зубами... Руки, вскинутые в очередном жесте, застыли на полпути, - упали.

- О... если так... Передавайте мой привет командору, сержант!

И, подмигнув Маллроу, развернулся, явно собираясь уйти, - но уж тут в солдатах очнулся служебный долг пополам с хватательным рефлексом.

- Э! Стой! - заорал Муртог, наставив мушкет. - Стоять!

- Сэр, это пират! - вторил Маллроу, торопясь просветить начальство. - Это Джек Воробей, сэр!

Пират застыл; обернулся - навстречу трем мушкетным дулам. Смуглое лицо казалось почти обиженным - лицо человека, невинно обвиненного в злодеяниях; оглядев пышущего благородным негодованием взмыленного Уайтекера, он кротко осведомился, подняв брови:

- Вам не жарко, сержант?

Уайтекер подавился воздухом на вдохе.

...Таща пирата по песчаной аллее к зданию кордегардии, отдувающиеся солдаты наперебой ликвидировали пробелы в знаниях начальства. От объяснений подчиненных сержант обалдел окончательно. Чтобы пират, всего несколько месяцев назад чудом сбежавший с виселицы, вернулся и среди бела дня требовал у солдат короля свидания с Норрингтоном, который его на эту самую виселицу отправил - такое превосходило всякое разумение. Несомненно, он сумасшедший, - никак иначе объяснить себе происходящее Уайтекер не мог. И вести его, несомненно, следовало бы не к командору - а куда, несчастный сержант даже и не знал, ибо землетрясение уничтожило не только обе ямайские тюрьмы, но и лечебницу, где содержались безумцы.

- Вот так всегда... - вздохнул Воробей, на ходу искательно заглядывая Уайтекеру в глаза. - Сержант, раз в жизни я руководствовался благородными побуждениями - и вот... Вы мне верите?

Уайтекер отвернулся.

Хрустели камешки под ногами. Между расступившихся деревьев показался кирпичный дом; Уайтекер на ходу поправлял треуголку. Налетел ветер, зашелестел листвой; закачались ветви, побежали солнечные зайчики по траве...

Лицо пирата внезапно исказилось страхом.

- Ложись!

Привычка повиноваться не раздумывая отнюдь не всегда является достоинством военных, и четверо испанцев с "Вирхен дель Парраль", останься они в живых, могли бы многое об этом рассказать; однако Уайтекер, Муртог и Маллроу об их прискорбной судьбе не подозревали, - и ничком повалились на землю, прикрывая головы руками - не успев даже предположить, что именно может угрожать им в этом залитом солнцем мирном саду, среди бабочек и птичьего щебета. Ничего и не угрожало - кроме того, что коварный мерзавец, будучи отпущен, бросился наутек - в сторону, перемахнул через низкие кусты, перебежал дорожку, перепрыгнул через кусты на другой стороне...

- Стоять! - заорал Уайтекер, вскакивая. - Стой, стрелять буду!

И он действительно выстрелил несколько раз; следом, торопливо перезаряжая мушкеты, принялись палить солдаты. Кислые белые дымки поплыли по ветру. Пират бежал, виляя из стороны в сторону.

Впрочем, сбежать ему все же не удалось - в воротах сада его встретили трое других патрульных, как раз сменившихся с дежурства. Пират бросился в сторону - через клумбу; заметался. На крики и выстрелы сбежались из кордегардии - окружили, набросились, повалили, надели наручники. Подняли на ноги. Пират казался испуганным; солдаты толпились вокруг - шумно дышали, толкались и тянули шеи, скрипели сапогами и ремнями портупей. Пахла трава, качались солнечные пятна на стене беседки, на песке дорожек; из кустов бюст римского императора Марка Аврелия хмуро глядел на клумбу, где раскинулась в цветах рухнувшая с постамента голая мраморная Венера.

Уайтекер, поправляя треуголку, покачивался на каблуках - старался глядеть презрительно и свысока.

- Мне не известно, что за дело было у вас к командору, но уж я постараюсь, чтобы... (Здесь голос юного сержанта дал неожиданного петуха - угрозы не получилось. Уайтекер откашлялся.) Чтобы вы перед ним предстали!

Махнул рукой солдатам, повернулся, зашагал к крыльцу - пирата поволокли следом.


У командора Норрингтона болела голова.

Прохладная, облицованная панелями красного дерева комната на втором этаже особняка была в прошлом кабинетом хозяина, чье тело ныне упокоилось под волнами Карибского моря. В комнате еще не выветрился запах дорогого табака. Норрингтон не курил.

Голова болела невыносимо, и все же командор не мог удержаться - исподтишка запускал пальцы в волосы, щупая покрытую корочкой засохшей ссадины шишку на затылке. Он больше не надевал парик - теперь это было больно; к тому же на жаре и духоте у него и так слишком часто кружилось и темнело в глазах. Пришлось оставить привычку раскачиваться на стуле, ибо и без того от любого резкого движения накатывала дурнота, да такая - хоть ложись и помирай. Врач сказал ему, что удар по голове был слишком сильным, и настоятельно рекомендовал оставаться в постели. Норрингтон отмахнулся.

Он заставил себя выяснить, что случилось с девочкой, которую он пытался спасти. Ей было восемь лет, ее звали Алетта тен Бум, она была дочерью голландца-часовщика, и она утонула.

Он пережил это.

Бумаги, россыпью покрывавшие массивный дубовый стол, были списками - погибших, пропавших без вести, раненых и нуждающихся... Бумаги шевелились на сквозняке. Стук в дверь оторвал командора от прошения некой мисс Энн Бригс - на трех листах та распространялась о том, что голый мужчина, в день катаклизма вылезший из ее дома на крышу через печную трубу, был, несомненно, не кто иной, как дьявол, принявший человеческий облик с единственной целью скомпрометировать ее, почтенную сорокапятилетнюю женщину с безупречной репутацией; далее, без всякого перехода, высказывалось предположение, что это мог быть вор. Завершался пахнущий приторными духами документ просьбой к властям о компенсации за погибшее в катаклизме имущество.

- ...Да! - крикнул Норрингтон.

Дверь скрипнула, приоткрываясь; в щель просунулась голова мистера Уорника, секретаря губернатора, на время его болезни перешедшего, если можно так выразиться, в пользование командора (бедняга Джиллетт валялся в наспех развернутом полевом госпитале с переломом пяти ребер и вывихом бедра). Престарелый мистер Уорник, против обыкновения, был взъерошен, роговые очки на его носу сидели криво, а камзол был припорошен пудрой, осыпавшейся с парика.

- Сэр... - даже в голосе секретаря звучала растерянность, - вот... к вам.

И трое в мундирах втолкнули в кабинет четвертого.

Норрингтон поднялся. Грохот отодвинутого стула, лица солдат, растерянная физиономия секретаря, - все это в его сознании отступило куда-то; он видел одно-единственное лицо. Брови пирата приподнялись, изумленно округлились глаза. Качались дурацкие висюльки в волосах - и золотая пуговица; солдаты крепко держали его за руки повыше локтей. Воробей был все тот же - жилетка, грязный полосатый шарф на поясе, потная грудь под расстегнутой до пупа рубахой... один рукав закатан, второй болтается, наполовину оторванный; кандалы... Пират широко улыбнулся - в полумраке золотые зубы не блестели, улыбка показалась щербатой.

- Как... - Он улыбался. Только сел голос, и конец фразы, выдохнутый со смешком, прозвучал сорванно и сипло: - ...я рад... вас видеть в добром здравии, командор!

- Он спрашивал, живы ли вы, сэр! И еще говорит, что он не сумасшедший!

Воробей, вздернув брови, глядел в затылок офицерику округлившимися глазами. В зависшей тишине Норрингтон тяжело вздохнул.

- Спасибо, сержант.

Только тут офицерик понял, что сморозил, - изменился в лице:

- Сэр, я не то имел в виду... сэр... простите, сэр...

Норрингтон уже не слышал его.

За спиной скрипнула на сквозняке ставня... и, когда полоса света прошла по лицам, командор вдруг понял, что Воробей не улыбается. Не улыбка - жалкая попытка улыбку изобразить. Вздрагивали от напряжения растрескавшиеся губы. В этих глазах остались пустые раскаленные улицы, прибитые на покосившихся воротах списки погибших. И эта фраза... чего ему, должно быть, стоила эта фраза. И так вот объявиться... здесь...

Он разглядел в этих волосах золоченую пуговицу - пропавшую пуговицу от своего мундира; сглотнул. Ему показалось, что он понял все, - и он ужаснулся.

- ...А вот это, - молоденький офицер полез в карман, выгреб горсть чего-то, - это мы нашли у него, сэр.

Драгоценности посыпались на стол, на бумаги, - стук привел Норрингтона в себя. Золотые часы с бриллиантовым вензелем, на толстой золотой цепочке; нитка жемчужных бус; золотой наперсток; кольца...

У Норрингтона вспыхнули уши. Злость. Ну надо же, так и остался наивным дураком, забыл, с кем имеет дело... Отвращение. И это отвращение отразилось на его лице, когда он повернулся к пирату. Холодно сказал:

- Это мародерство.

Воробей продолжал улыбаться. Сощурились темные глаза в траурных накрашенных ресницах... Командор смотрел в эти глаза. Смотрел - и ничего не мог с собой поделать; он чувствовал себя кроликом перед змеей. Смотрел... Судорожно сглотнул. Глаза. Цвета темного янтаря. Никогда прежде столь поэтические сравнения не приходили ему в голову применительно к чьей-либо внешности. Джек... Пират опустил ресницы; ухмылка сделалась шире:

- Я беспокоился за вас, командор...

"А все остальное не имеет значения", - понял Норрингтон недосказанный конец фразы. Нет, каков наглец! Резко отвернулся; позор, он не может в присутствии своих людей смотреть в глаза этому человеку...

И все же... все же... ТАК невозможно притворяться. Во всяком случае, Норрингтон хотел в это верить. Он так мучительно тосковал по этому человеку - ему казалось, он согласится на все, чтобы просто еще раз увидеть; и вот...

Офицерик кашлянул.

- Я послал доложить полковнику Фишеру, сэр...

Командор повернулся было к нему - и в этот момент в коридоре застучали шаги.

...В отличие от подтянутого Норрингтона, полковник был грузен; высокомерное выражение не сошло с его лица, когда он вступил в кабинет.

- Добрый день, командор... - холодно начал он и тут заметил между солдатами потупившегося пирата. - Это? - на одутловатом холеном лице выразилось недоумение; полковник поднес к глазам золотое пенсне, висевшее на его шее на цепочке. Он разглядывал Воробья, словно насекомое в микроскоп, хотя тот стоял в двух шагах, - разглядывал, и удивление на его лице все возрастало. - Это - Джек Воробей?

- Д-да, сэр... - слегка заикаясь, отозвался мальчишка-офицер. Щелкнув каблуками, представился: - Сержант Томас Уайтекер, разрешите доложить, сэр?

Фишер, не дослушав, махнул на него рукой; повернулся к Норрингтону. На лице полковника было величайшее изумление пополам с гадливостью:

- И это - ваш знаменитый бандит?

Норрингтон пожал плечами - ответил туманно:

- Полагаю, у нас нет оснований не доверять вашим людям, полковник...

Знаменитый бандит втянул голову в плечи, выражая горькое раскаяние всем своим видом - судя по виду, он и сам сомневался в том, что он - пират, и в том, что - Джек Воробей; трагически-страдальческой гримаске позавидовала бы любая невинная жертва.

Полковник моргнул. Из-за обшлага мундира вытащил кружевной платок; одной рукой прижимая его к носу, а другой придерживая на носу пенсне, подступил к Воробью чуть не вплотную.

- "Черная жемчужина"... этот ужас всего Мэйна...

- Ну, ужасом Мэйна она была с другим капитаном... - возразил Норрингтон.

Фишер не слушал его; будь полковник натуралистом, можно было бы решить, что увиденное в микроскоп насекомое доселе оставалось неизвестным науке. Пират втянул голову в плечи еще сильнее и отодвинулся; полковник гневно махнул на него платком - пират отшатнулся с комическим ужасом на лице. Норрингтон из последних сил давил расползающуюся ухмылку.

Он был сейчас всецело на стороне паясничающего Воробья и ничего поделать с собой не мог. Да и не хотел.

- Хорошо... - Полковник медлил, видимо, собираясь с мыслями; растерянность на его лице сменилась решимостью. - Хорошо же, - он повернулся, величественным жестом указывая на Воробья. - Я забираю его.

Командор не поверил своим ушам. Шагнул вперед:

- Полковник Фишер?

- Этот человек, - посланец лорда генерал-губернатора снова был высокомерно-холоден, - напал на моих людей. А в полумиле от бывшей гавани мои люди обнаружили пиратский корабль, стоящий на якоре. Сейчас его стерегут два моих фрегата... (Махнул платком.) Я полагаю, мы потопим его без больших затруднений.

Воробей прижимал к груди скованные руки - поза почти молитвенная; глаз он не поднимал.

Ошарашенный Норрингтон пришел в себя. Ложь противоречила всем жизненным принципам командора; вследствие проистекающего отсюда отсутствия соответствующей практики лгать он не умел - и хорошо это знал. И все же понадобилось всего несколько секунд, чтобы принципы потерпели сокрушительное поражение в борьбе с куда более низменными чувствами.

- У этого человека есть официальное разрешение на каперство, - отчеканил он с каменным лицом - сам себе поражаясь. - Он не пират. А что касается мародерства, то это дело подлежит исключительно местной юрисдикции.

Наибольшее изумление отразилось на лице самого Воробья - впрочем, тут же сменившись прежним сосредоточенно-молитвенным выражением - столь искренним, что ничем иным, кроме как гнусным фарсом, оно и быть не могло.

- Он угрожал оружием моему офицеру!

Норрингтон покосился на затравленного агнца; снова обернулся к полковнику.

- Суд рассмотрит это дело.

- Я отравлю этого мерзавца в цепях к генерал-губернатору, - тон Фишера был непререкаем. - Поимка пиратского капитана...

Лицо командора дрогнуло в презрительной усмешке.

- Так вот о чем вы думаете!

...Хуже всего было то, что комната вновь неторопливо двинулась вокруг него. Все поплыло - багровеющее лицо Фишера, его рука, гневно швырнувшая пенсне на грудь...

- Я думаю о чести Британии!

- Неужели?

Сержант Уайтекер, которому между делом было велено возвращаться к прямым обязанностям, покинул кабинет, ежась, - осторожно притворил за собой двери. Караульные в холле переглядывались, прислушиваясь к доносящимся крикам начальства.

- ...халатность и попустительство!..

- ...И если вы рассчитываете на награду, выдав его за величайшего злодея...

Маллроу и Муртог в кабинете стояли навытяжку. Воробей с самым невинным видом сосредоточенно дул на рассаженное наручниками запястье.

Преодолевая головокружение, Норрингтон шагнул вперед - оказавшись между пиратом и Фишером.

- Вы не уведете его отсюда.

Он не мог видеть, что Воробей из-за его плеча подмигнул багровому и потному в гневе полковнику - и тут же потупился; впрочем, если бы и увидел - не удивился бы. В этот момент он признал за Джеком Воробьем по крайней мере один несомненный талант - умение находить дураков, готовых в решающий момент встать между ним, Воробьем, и виселицей.

- Мой дорогой командор, - сознание своего превосходства помогло полковнику взять себя в руки. - А как вы намереваетесь мне помешать?

Норрингтон осекся на полуслове; сглотнул. Это обращение оказалось ударом под дых.

- Полковник Фишер, вы забываетесь!

- Неужели? - Полковник лениво приподнял подвыщипанные пинцетом брови. Теперь пришла его очередь иронизировать. - Я подчиняюсь губернатору Суонну, но не вам. - Аккуратно сложив платок, снова засунул его за обшлаг.

Молчание тянулось. Норрингтон не двинулся с места - продолжал загораживать пирата от полковника.

- Вы... - начал он и замолчал.

У Фишера втрое больше людей; у командора не укладывалось в голове, что он может применить силу... в британской колонии, против законных британских властей... но в то же время он понимал, насколько шатки в данном случае его властные прерогативы. Насколько невразумительны его мотивы... у Фишера, несомненно, есть все шансы доказать лорду Уиллоугби свою правоту.

Полковник небрежно отряхивал обшлаг мундира.

- Капитан "Черной жемчужины" - не просто какой-то заурядный мерзавец. Даже при том, что этот тип выглядит слабоумным...

Воробей покосился на него; нахмурился. Фраза ему явно не понравилась.

- Хорошо, - командор хватал ртом воздух. Собственный голос слышался глухо. Комната вертелась все быстрее. И никак нельзя было позволить Фишеру заметить его, Норрингтона, состояние... - А если вы услышите то же самое от губернатора, я надеюсь, вас это удовлетворит?

- Губернатор болен, мой друг.

- Я не спрашиваю вас о его здоровье, - командор оставался холоден и спокоен. - Я спрашиваю вас: в случае, если губернатор окажется согласен со мной...

Мысль о том, что губернатор может и не согласиться, пришла ему в голову только сейчас. Не думать об этом... На худой конец, там есть Элизабет. Элизабет не отдаст Джека...

- Я буду надеяться на здравый смысл губернатора, - полковник с усмешкой пожал плечами. Фраза прозвучала почти намеком - Фишер, безусловно, не заблуждался относительно того, сколь не заинтересован губернатор в ссоре с ним.

Иногда Норрингтону казалось, что и относительно губернаторской болезни Фишер вовсе не заблуждается.

- Хорошо. В таком случае будьте любезны дождаться моего возвращения, я схожу за ним.

- Он же болен? - полковник вздернул брови. - Ну хорошо... - пододвинул стул и уселся, вытянув ноги. - Я подожду.

Командор избегал оглядываться на Воробья. Шагнул в сторону; распахнул двери - едва не ударив резной дубовой створкой успевшего отскочить Гроувза.

- Лейтенант, - Норрингтон взялся за косяк. Главное, чтобы Фишер не понял, что он едва стоит на ногах. Сердце билось в горле, и от каждого толчка темнело в глазах.

А вот Гроувз, кажется, понял.

- Сэр...

- Лейтенант. Будьте любезны проследить за тем, чтобы до моего возвращения капитан Воробей оставался там, где он есть. - Он заставил себя обернуться. - Полковник... И если в мое отсутствие с задержанным что-нибудь случится...

Воробей глядел на него, просунувшись между солдатами - он еще и знаки пытался подавать, двигал бровями, артикулировал губами неслышные слова... Командор отвернулся; не было даже злости. Даже ругательств.

- Мой друг, - полковник Фишер вертел головой, с растущим интересом наблюдая за этой перекличкой взглядов. - Ведь вы же сами так хотели его повесить?

Норрингтон ухмыльнулся, не сдержавшись. Он был на грани обморока, и сверкающие носки собственных начищенных сапог двоились в глазах.

- Я предпочитаю наказывать здешних преступников лично.

Только когда закативший глаза Воробей подавился смешком, он понял, сколь двусмысленно прозвучала эта фраза.

читать дальше