назад

Я ожидал чего угодно. Я думал, что он умрет. Я думал, что он выживет. Я думал, что надо с ним поговорить еще. Или не надо с ним разговаривать, а просто… Мысли рассыпались как огненные змееныши, и тоже обжигали, кажется. Или просто болела голова. Или просто кончились силы.

Я чуть не подпрыгнул, когда Снейп произнес первое слово. Оно было нецензурным. Очень нецензурным.

Потом он потянул руку к животу, но я сказал:

- Не надо.

Он втянул воздух и спросил тихо:

- Что, так плохо?

- Нет, - соврал я, - просто противно.

- Больно.

Он, что, пожаловался?

Потом он опять замолчал – но ненадолго.

- Каким образом…Лонгботтом…эта гадина…оказалась на мне?

Я опешил.

- Ты успел взять хоть одну палочку?

Я остолбенел.

А Снейп говорил все увереннее.

- Ты проверил дом?

- Нет.

- Чем ты вообще занимался?

Короче, за следующие полчаса я узнал о себе гораздо больше, чем за все шесть лет обучения в Хогвартсе. То есть, это было лично его мнение: начиная от моего происхождения (это были не мама и папа, нет, это были бубонтюберы, а мои мозги – не что иное, как содержимое их мешочков), заканчивая перспективами моей весьма нетрадиционной сексуальной ориентации (тебе сильно повезет, если это будет последний зачуханный домовой эльф, Лонгботтом, потому что большего ты просто недостоин)…Вся моя жизнь – в ярких эпитетах и запоминающихся образах.

Только я не обижался. И не злился.

Наверное, это была какая-то разрядка – и для него, ведь он терпел меня столько времени, и для меня - что-то нервное.

Потому что я смеялся. Я в жизни так не смеялся, как в эти полчаса. Я хрюкал и ржал, я скулил и плакал от смеха, я опять утыкался в его мокрую – от пота и моих слез – рубашку, я забыл о руках, и о его ожоге, и теперь мне не казался смешным старый Ридикулус. Смешно было здесь, настолько, что больше не хотелось ничего.

Только когда он неловко пошевелился и прикусил губу, а поток проклятий иссяк, как будто перекрыли кран одним резким движением, я понял, какая я скотина.

- Я сейчас, сэр.

- Никаких «сейчас». Выходи и аппарируй.

- Я не могу.

- Аппарировать?

Я понимал, что аппарировать - правильно, но оставить его одного…в этом подвале… ну, это было нечестно.

- А если кто-нибудь нагрянет?

- Гриффиндорское стадное чувство, - констатировал он.

- Уж больно компания хорошая, - в первый раз за все время огрызнулся я.

Он хмыкнул. Потом поморщился. Так все и решилось.

Я уже выходил, когда он сказал:

- Лонгботтом, я прошу тебя только об одном: не забудь узнать адрес этого дома.

Как будто я последний растяпа на свете.

- И город, Лонгботтом, ради Мерлина…

…А вот про город я действительно не подумал.



- Через неделю день рождения, Невилл.

Гарри смотрит на меня – как всегда. Как будто он мой дедушка, по крайней мере. И знает в сто раз больше меня. Пусть смотрит, мне не жалко.

- Меня выпишут, наверное.

- Если нет, мы договоримся с медиками. Луна придет сегодня?

- Да.

С ней ничего не случилось, с Луной, зря мы беспокоились тогда, в подвале: Лестранжи просто пропали, обрубив все концы, сняв маггловский дом в предместьях Дувра. И Снейп был прав: нас легко могли и не найти. Впрочем, теперь незачем думать об этом.

Я вообще не думаю о нем. Потому что боюсь. Не его, теперь не его. Своих мыслей. Можно сказать, я запретил себе это.

Как будто это получилось запретить.

Мы ни разу не столкнулись в больничных коридорах; я много времени провожу у родителей, а он лежит, насколько я понимаю. Или просто не выходит из палаты.

Они опять восстанавливают сломанные кости по одной, накачивая меня обезболивающим; от него тупеешь.

Поэтому я никак не могу понять, чего же я хочу на самом деле.

Это так просто: свалить всё на лекарства.

Когда, наконец, колдомедики заканчивают сращивание, и в голове чуть проясняется, я решаюсь.

Снейп читает что-то, лежа в кровати. И смотрит на меня так, как будто ничего не произошло. Вообще. И я сейчас сдам ему на проверку очередное неудачное зелье.

- Я крайне признателен вам, мистер Лонгботтом, за ту форму, в которую вы облекли моё спасение, - сообщает он отвратительным тоном.

- А что не так?

- Это был Поттер.

Нет, ну кого я еще мог отправить туда? Гарри, и Рона, и ребят из аврората, и бригаду колдомедиков, и все повторял им адрес, и то, что это в Дувре.

Я понимаю, насколько не вовремя я пришел, но дело надо довести до конца, даже если он откажется.

- Я хотел пригласить вас на наш день рождения, сэр.

- Куда?

Я смотрю мимо него, в окно, так проще, и повторяю.

- На наш общий с Гарри Поттером день рождения.

Понятно, что сейчас последует.

"Вы с ума сошли, Лонгботтом. Что я там забыл. Увольте, мне не нравятся подобные сборища."

Но он говорит, почему-то спокойно.

- Я не могу. Послезавтра меня выписывают. А у меня много работы.

- Те заказы, к первому?

- Да.

- Но их можно было перенести.

- Я не миллионер, как ваш приятель.

- Гарри – не миллионер…

Я точно говорю не то, потому что призрак тех, подвальных отношений, сейчас опять растворится в вечных спорах о Гарри, о Гриффиндоре, о правильном, но таком неважном.

- Как руки, Лонгботтом? – спрашивает он после паузы.

- Уже почти всё. Спасибо.

Я подхожу ближе, наверное, я просто хочу показать ему, что пальцы действительно в порядке, или …спросить неудобно.

А… посмотреть?

Я быстро стягиваю с него одеяло и задираю ночную рубашку, мы все ходим в идиотских балахонах здесь.

Там – на бледной коже – розовые пятна ожогов, кругами и полосами, ведь змейки сползали вниз, прожигая все на своем пути.

Он перехватывает мою руку, но вместо того, чтобы возразить или одернуть, подносит её ближе к глазам.

Понятно, что зрелище не очень: запястье и ладонь похожи на одеяло, сшитое из лоскутов, но шрамы начнут заравнивать только завтра.

Наверное, нам нечего стесняться; чего уж там, после тех дней, но меня почему-то трясет.

Не из-за того, что я смотрю на него, и он не пытается прикрыться, он вообще не обращает на это внимания, из-за того, что он держит мою руку, поворачивая и разглядывая.

А потом осторожно целует ладонь и отпускает меня, натягивая одеяло обратно.

- Спасибо, Лонгботтом.

Вот все и кончилось, - думаю я, возвращаясь к себе.

Оно и не должно было продолжиться, правда?

Даже с бубонтюберами можно поступить милосерднее; уж я–то точно знаю. Их можно вырвать с корнем. Они, подергаются, конечно, но очень быстро засохнут, съежившись, перестав вонять и жечься, превратившись в безобидные черные лоскуты.

Потом их можно разрезать, растолочь в порошок, который пригодится для удобрений или в том же зельеварениии…

- Невилл! Ты о чем думаешь?!

- О бубонтюберах, - честно отвечаю я Луне.

- Ну не сегодня… И потом, такого заказа не было. Зачем они тебе?

- Они мне незачем, - соглашаюсь я.

Да и день рождения мне, собственно, ни к чему. Хорошо хоть, что, прикрывшись строгим и беззастенчиво нарушенным больничным режимом, я отказываюсь от танцев, поисков третьего-лишнего, экстремальных полетов на метлах и прочих развлечений.



Все это замечательно, но, кажется, мой праздник уже прошел. И я даже успел получить подарок. Ха.

Это был знак признательности, наверное.

Я подношу ладонь к носу и принюхиваюсь. Она пахнет теперь странно: тяжелым южным лесом, я там не был никогда, но так должен пахнуть именно южный лес, кисло и пряно, душно.

Мне становится жарко, как будто я на самом деле оказался в этом самом лесу.

Я выхожу на крыльцо, но там тоже душно, первая августовская ночь замерла – ни ветерка, и звездный купол становится ниже, и – кто бы мог поверить – мы с Гарри дожили до полного совершеннолетия.

Я как-то не задумывался про собственно дату, это Снейп сказал:

- Двадцать один год. Полное совершеннолетие, Лонгботтом? Поздравляю.

Я не ожидал увидеть его во дворе больницы, сам-то я собирался аппарировать в Годрикову Лощину, но наткнулся на него у входа.

Потом он протянул мне небольшой темно-коричневый пузырек.

- Это – подарок.

И отвернулся.

Мне бы поблагодарить, сказать отстраненно: «Спасибо, сэр, я признателен» или еще что-нибудь, необязательно-вежливое, но я так обрадовался, увидев его, что ляпнул, не подумав:

- А... я могу пригласить вас выпить, сэр?

- Выпить?

- Ну… отметить…

Как будто я в квиддич его играть приглашаю. Что такого-то?

- Это даже интересно. Попробуйте.

- У меня, сэр.

- Еще забавнее. Адрес?

Не знаю, что он собирался увидеть у меня дома, все знакомые давно привыкли, что у нас нет цветов. Конечно, я приношу домой рассаду, за которой нужен постоянный уход, но больше никаких растений, никаких горшков на подоконниках и ваз у крыльца.

Не знаю, почему. Так получилось.

Впрочем, нет, у Ба в спальне есть один цветок. Отвратительный, на мой вкус, но она не разрешает к нему прикасаться.

Мне было пять лет, когда я сам вырастил эту герань – из сломанной веточки. Теперь старушке уже шестнадцать, но она не собирается сдаваться, цветет исправно, пахнет приторно… Ба говорит, что, если бы она знала, что герань протянет столько, никто бы не стал кидать меня в воду, проверяя магические способности.

Чепуха. Я просто правильно за ней ухаживал.

Но не рассказывать же об этом Снейпу?

Впрочем, опозориться я и так смогу. Потому что того количества огневиски, которое я обнаруживаю в бутылке, не хватит даже домовому эльфу.

- Сэр, а как вы относитесь к чаю?

- Что?

- Чай. Ну… со спиртным проблемы.

- Ох, Лонгботтом. Пусть будет чай.

Мы все время молчим, пока я завариваю чай, пока разливаю, молчим и все. Как будто говорить не о чем.

Я вспоминаю про подарок, только когда он отодвигает пустую чашку и говорит: «Спасибо».

- Дай сюда, - говорит Снейп. – И руку дай.

От зелья пахнет тропиками. Снейп размазывает его мне по ладони, и между пальцами, и выше, по запястью.

- Ну?

Сначала руке жарко, а потом… Потом ничего не болит. Ни-че-го.

- Ух ты… Здорово.

Хотя, если честно, я бы потерпел, пусть болит, но вот чтобы он еще дотронулся…

- В Южной Америке можно найти не только наркотики, Лонгботтом.

Я смеюсь, вспоминая несколько веселых дней, когда мы отупело жевали семена.

- Спасибо, сэр.

- Я могу прислать рецепт. Только не пытайся приготовить сам. Попроси Грейнджер.

- Она не Грейнджер, сэр. Она теперь Уизли.

Он морщится, оценивая замужество Гермионы, но тут грохочет камин.

- Невилл! Невилл, ты здесь?

А вот, собственно, и супруг нашей отличницы.

- Ты с ума сошел? Мы решили, что ты опять во что-то влип, а на каждый случай Снейпа не напасешься…

Я люблю своих друзей. Они очень остроумны. Иногда даже слишком.

Снейп встает, не обращая внимания на моргающую в пламени голову мистера Уизли.

- Рон, - шиплю я. – Ну, Рон.

Может, там его оттащили за ноги, или до него дошло что-то, но он исчезает.

Я, короче, ничего не успел ему сказать, да я и не знал, что говорить, потому что он опять прихватил мой подбородок, поднимая голову, разглядывая оценивающе, и , видно, решив, что связываться со мной незачем, выдавил нехотя: «Удачи, Невилл» и ушел.

Эпилог

- Невилл!

На раскрытую книгу плюхается пузырек.

- Опять забудешь.

- Нет, - возражаю я, - дома еще есть.

- Уж будь любезен, убери сразу…

Хорошо, мне не трудно. Я встаю и прячу зелье в карман мантии.

- Все правильно, сэр?

- Для тебя же…

- Для меня, - соглашаюсь я. – Для меня.

Снейп сидит на диване. В очках, он тоже читал. И подвернув под себя ногу.

Он умудряется занимать очень мало места в своем доме. Вобщем, он совсем не такой, каким его все считают.

Нет, он, конечно, язва, и придира, и все-такое, но это ничего не меняет, потому что никто кроме меня не знает, что дома – когда никто не видит - он читает в очках, и садится на диван, как угловатый подросток, а не как мужчина сорока с лишним лет.

Я все прекрасно понимаю насчет разницы в возрасте и насчет того, что это «неподобающие отношения», как мне сообщила давным-давно Джинни.

И Ба до сих пор не надоело встречать меня укоризненными взглядами.

Хорошо хоть, что он ничего не имеет против того, что я живу на два дома.

Но их действительно никак не совместить.

- Мне пора, - говорю я.

- Ты когда вернешься?

- Завтра, наверное. Я хотел ночью заскочить в оранжерею.

- Тогда точно – завтра, - соглашается он, - спокойной ночи.

- Ага.

Я наклоняюсь и целую его. Не в губы – куда придется, в висок или в щеку, я как-то все равно не привыкну к тому, что могу просто поцеловать его. И он не будет против.

Прошло три года, но я до сих пор не могу понять, как это получилось. То есть, как – я прекрасно знаю. Я не знаю, зачем я ему. Не в постели, здесь-то, хвала Мерлину, все понятно, а вообще. В доме. На улице. В его лаборатории. В моих оранжереях. Везде.

Он сказал однажды странную фразу: "Ты везде, Лонгботтом. Как тогда, в подвале."

- А что в подвале? - спросил я.

- Это было ужасно, - ответил он. – Ты мне снился. Сначала я думал, что это твоя трава. Но и без травы тоже. А потом я открывал глаза – а ты, материализовавшийся кошмар, сидел напротив. А уж когда ты орал…

- Я не орал!

- Ну-ну, – хмыкнул он, - когда ты громко выражал свое неудовольствие манерами некой дамы… Ты был везде, короче.

- Ну, прости. Я же не нарочно.

- Еще бы ты делал это со злым умыслом, - отшутился он, и больше мы об этом не говорили.



...Нельзя сказать, что я ждал чего-то. Или готовился. Или хотел что-то предпринять, что? Придти к Снейпу и сказать: «ЛЮбите гербологов – так уж любИте»?

Только что-то накапливалось внутри и толкало на странные поступки.

Я поговорил с Луной. Сам. Это было невесело, тем более что я ничего не мог объяснить толком. Но она сумела меня удивить.

- Невилл… это было немного не то.

- Что?

- Дурачок, - она погладила меня по щеке, - есть жалость, а есть любовь. И напрасно ты заставил меня признаться в этом. Прости, это было нечестно. С моей стороны.

Она ушла с работы, и мне пришлось выплывать одному.

Я чуть не подрался с Роном, когда он опять ляпнул глупость про Снейпа.

Я ссорился с Ба, которой я никак не мог объяснить, чего я хочу.

Я – и это оказалось сложнее всего – попросил Гарри отвести меня в дом Блэков.

Там, на пыльном чердаке, распихав по углам скандалящие портреты, мы нашли то, что мне было надо.

Он был красивый, этот самый Регулус. Такой… вроде тихий, но красивый. Очень.

Портрет молчал, и я молчал, и Гарри тоже.

Вот что я люблю в Гарри Поттере: он не спросил меня, зачем мне это понадобилось.

Сделал вид, что все в порядке. И напоил.

Я в жизни так не напивался. В каком-то кабачке, потом мы опять вернулись к Блэкам, сволокли портрет вниз, и я почему-то ждал, что он поговорит со мной. Хотя бы о гербологии.

Не знаю, что уж я наплел Гарри, но утром, когда мы с раскалывающимися головами выползли на улицу, чтобы разойтись по домам, он сказал напоследок:

- Не загоняйся, Невилл. Ты – лучше.

Слабое утешение.

Я представлял себе Гарри Поттера в роли рекламного агента, который приходит к Снейпу, расхваливая Невилла Лонгботтома, как залежавшийся в лавке товар.

Я представлял себе Снейпа и Регулуса – сегодняшнего Снейпа и тогдашнего Блэка, и эти сны были грустны. Но они возбуждали. Дико. Я никогда не думал, что у меня может стоять так.

Я представлял себе тот момент, когда он лежал в разодранной одежде перед Беллой, и все равно не понимал, что означал его взгляд.

А когда я вспоминал нашу встречу в святом Мунго... Его тело, абсолютно обыкновенное, худое, с черными волосами, с темным членом и розовыми шрамами… Одуряющее сочетание цветов, но дело не в этом…

Почему я не дотронулся тогда до него?

Как будто во мне что-то включилось, без всякого моего участия – мир оказался непривычно-чувственным. Полным прикосновений, запахов, непонятных мне движений. И таким неполным, безнадежно неполным.

А потом пришел этот заказ.

Хороший заказ, с предоплатой.

Кельтский черный мох. Подрощенный, двухмесячный.

Не уэльсский, которого везде предостаточно, а именно кельтский…

Я мог достать его через пиктов, но отправился в Северную Шотландию сам.

Прекрасно понимая, во что ввязываюсь. И я не мог ошибиться.

Но когда через месяц я стоял перед дверью мрачного дома в переулке с каким-то безнадежным названием – я узнал его адрес давно, через больницу, - я был уже не так уверен в себе.

Проще было вытерпеть что угодно, чем стукнуть по зеленой доске старым молотком.

Но я постучал. И сказал вежливо: "Ваш заказ, сэр."

Я никогда не умел читать в его лице, придумывал себе что-то, с одиннадцати лет – и до сих пор. Короче, Снейп вел себя, как будто так и надо.

Ящик с мхом пролевитировал в комнату. Я выдал ему пергамент с инструкцией по уходу, подсознательно ожидая чаевых, - ну, просто настоящий посыльный, а потом развернулся и пошел к выходу.

В комнате раздался легкий шорох, и он сказал негромко: «Лонгботтом».

Я прекрасно знал, что увижу, но вернуться никак не мог.

Он позвал еще раз. Я словно прирос к полу. Приклеился.

И только когда он рявкнул в полный голос, я вошел обратно.

Снейп стоял у стола, а между нами погибал дорогущий черный кельтский мох.

Он, понимаете ли, не так прост. Он должен видеть того, кто его выкопал, оторвал от родной почвы, если это не пикт, конечно. Примерно до полугода – иначе ему конец. Поэтому его никогда не заказывают …таким маленьким.

Я не смотрел на Снейпа, я внимательно наблюдал, как распрямляются в моем присутствии тонкие, тоньше нитки, стебельки, как расправляют лепестки черные цветочки, как снова становится упругой антрацитовая моховая подушка.

- Когда ты научишься смотреть мне в глаза, Лонгботтом? – устало спросил Снейп. – Все уроки давно кончились.

И я, как всегда, сказал совсем не то, что собирался:

- Вы хорошо разбираетесь в гербологии, сэр. Четыре месяца, да?

Он усмехнулся.

- Если ты не сбежишь раньше. Вместе с этой красотой.

Мне было потом очень стыдно. Потому что я в первый, и последний раз в жизни, надеюсь, чуть не погубил растение.

Мы грохнули ящик. Случайно, конечно. Если мох и выжил – то только потому, что я оставался в комнате.

Просто до дивана было далеко, диван был в другом измерении, а стол – очень удачно рядом.

И уроки не кончились. Только теперь это были…совсем другие уроки.

Там не снимали баллов. Там не ругались, даже когда я делал что-то не так.

Там, правда, присутствовало некое зелье, маслянистое и пахнущее свежестью, оно было и на пальцах, и снаружи, и внутри – везде.

И Снейп был везде.

И это было очень хорошо.

А я… не боялся ничего, ни боли, ни неловкости, в конце концов, чего он обо мне не знал, после подвала.

Я – не знал, что он может произносить «малыш» так, что у меня сводило все внутри от желания, что его губы мягки, когда он целует меня и неожиданно тверды, когда он берет в рот мой член. Они сжимаются у основания, а потом поднимаются выше, надавливая, вытягивая из тебя все на свете, а его язык щекотен и горяч.

Я – не знал, что это так здорово: доставлять удовольствие Снейпу, когда в моей ладони твердеет и сжимается его мошонка, когда он пытается войти все глубже, стискивая мои виски, чтобы я не отстранялся, надо просто расслабиться – и все получится.



Я не знал, почему он не зовет меня по имени, даже когда уже брал меня по-настоящему, сзади или лицом к лицу, или на боку – мне нравилось это его «малыш», и я не задумывался об остальном.

Но я чуть не умер, когда в первый раз оказался в нем – как будто его мышцы стискивали не мой член, а горло, мне так не хватало воздуха, а он посмотрел на меня как тогда, в подвале, и я, кажется, догадался, что было тогда в его взгляде, но это было невозможно...

Все было невозможно, потому что он вдруг сказал:

- Да. Да, Невилл.

Теперь я думаю, что кончил именно от этого – потому что никто и никогда не говорил мне так.

…Больше всего мне было жалко черный мох, который путешествовал за мной по его дому, но мы больше не наталкивались на ящик, пристраивая его на подоконниках.

Я опять учился. Не принимать, а брать. Я никогда бы не подумал, что он захочет такого. Днем, в оранжереях, у меня кружилась голова, когда я представлял себе его лицо только в одно-единственное мгновение: я вхожу в него и он опять говорит «Да, Невилл», и подается навстречу, и, наконец, его слова и взгляд становятся одним целым.

И все это целое – моё.



Иногда он как-бы-улыбается и говорит, что рано или поздно я сбегу от него. Он так говорил с самого начала, но мне плевать на его слова, и на остальных, и на то, что общий день рождения теперь не так хорош, потому что я знаю, что он ждет меня дома.

Я не засиживаюсь долго и ухожу оттуда, и только Гарри подмигивает мне ободряюще, но, в конце концов, у нас с ним было одно пророчество на двоих.

Однажды он сказал, и за это я тоже люблю Гарри Поттера – за то, что он может видеть многие вещи лучше, чем я.

Гарри сказал:

- Все правильно, Невилл. Мы – две его составляющие. Я – ненависть и смерть. А ты - любовь. Вспомни: только нас двоих он так гнобил с самого начала.

- Но, Гарри, - ответил я, - я же тоже убил. Вместе с ним.

Но он засмеялся.

- Ты никогда этого не поймешь, Невилл. Именно поэтому – ты лучше.

Я смотрю на него – на моего друга, однокурсника, героя и спасителя всего-что-только-можно Гарри Поттера, но думаю о другом.

- Иди уже, - Гарри сталкивает меня с крыльца. – И только не вздумай передать ему привет.

Нет, конечно. Я вернусь в дом на Спиннерс-Энд, разденусь и нырну под одеяло, и он не проснется, надеюсь… Или проснется, что тоже хорошо.

И спросит сонно:

- Ну, как там Поттер?

- Жив, - отвечу я.

И, может, Гарри не так уж неправ. Он – герой, ему виднее.




Fin.